— Расул Гамзатович, в ваших краях говорят: когда Бог наделил каждый народ языком, у него остался еще изрядный запас, который он весь отдал Кавказу. Здесь есть даже языки, на которых говорят только в одном селении, например, хиналугский в Азербайджане, бацбийский в Грузии, арчинский в Дагестане. Все это создает уникальную ситуацию, в рамках которой возможно не только взаимное обогащение, но порой и известное противостояние, не так ли?
— Я отвечал себе на этот вопрос в книге «Мой Дагестан». Однако новая ситуация, перед лицом которой мы все неожиданно, но не вдруг оказались, требует и более точных подходов. Об этом немало говорилось на недавно состоявшемся пленуме правления Союза писателей СССР. На мой взгляд, нет ничего опаснее, чем навязывать что-либо человеку, в том числе и язык. Не только мы выбираем язык, но и язык выбирает нас. Сейчас раздаются голоса об обязательном двуязычии для республик. Конечно, это внутренне дело каждого народа. Я лично не сторонник того, чтобы деликатные вопросы решать с помощью закона — ведь его невыполнение должно предполагать какие-то санкции, как же иначе? С другой стороны, всем нам хорошо известно, что даже самые лучшие законы ничего не стоят, если они не обеспечены гарантиями.
В моем родном Дагестане литература создается на девяти языках. Утверждают, что ни одному из них не грозит опасность исчезновения. И это действительно так: достаточно сказать, что только в последнее время появились два новых литературных журнала на национальных языках. Но вот вопрос, который тревожит: кто будет способен прочесть эти журналы через десять — двадцать лет? В Махачкале нет ни одного детского сада, ни одной школы, ни одного класса, где учили бы языку наших предков. Но откуда взяться таким детсадам и школам, если местное педучилище больше не выпускает преподавателей аварского, даргинского, лакского языков? Вот и вынуждены родители-горожане отправлять своих детей на учебу в дальние аулы. А ведь в городах живет половина дагестанцев…
Убежден, что вопросы экологии языка должны решаться гласно, в свободной дискуссии, с учетом имеющегося опыта, исходя из интересов будущего. Что может быть страшнее нигилизма по отношению к родному языку, родной культуре? Увы, слишком часто приходится слышать: наш язык еще, может быть, и нужен по эту сторону гор, а в большом мире — зачем он? Землю родины не унесешь на подошвах сапог. Народ должен беречь язык как самое большое свое национальное достояние. А пока что на радио (объясняя это дефицитом магнитопленки!) выпуски последних известий записывают… на ленты, долгие годы хранившие голоса писателей Дагестана. Так ли мы воспитываем в наших детях чувство патриотизма? В глухом аварском селении звучит приветствие приехавшему в гости прославленному земляку… на ломанном русском языке. Так ли следует утверждать интернационализм? В столице издают серую книгу, написанную дагестанцем, только потому, что он дагестанец. Такая ли литература способна открыть один народ другому? Если родной язык вызывает у меня образ колыбели, то русский язык — образ очага, собравшего вокруг себя многих людей. Им не нужно притворяться друг перед другом. Достоинство каждого народа в том, чтобы, раскрыв душу миру, оставаться самим собой.
В последнее время многие с тревогой говорят об увеличении удельного веса русского языка в республиках за счет местных языков. Я же убежден: язык языку не враг. Если Пушкин заговорит по-лезгински, а Стальский обретет в переводе дар русской речи, от этого только выиграют оба языка, оба народа. «О, великий русский язык, усынови меня не как приблудного, а как найденного сына», — писал лакец Эффенди Капиев. Родной язык — это великое наше наследие, передаваемое из поколения в поколение. Но на каком языке я буду говорить с эстонским другом, с грузинским другом, с туркменским другом? Как бы ни любил каждый из нас свой язык, мы хорошо понимаем: ни одному из наших языков не под силу стать посредником в общей беседе. Герцен говорил о «демократической глубине русского языка». Я за то, чтобы на нашем небосклоне ярко светили все звезды. Но я думаю, что смешно выглядит тот, кто пытается закрыть луну ладонью…
— Мне вспомнилась ваша притча о третьей жене: взял за себя образованный аварец женщину своего народа, но та не знала ни Шекспира, ни Данте, ни Пушкина. Женился он на русской, но новая жена не имела представления ни о Гамзате Цадасе, ни о Сулеймане Стальском, ни об Эффенди Капиеве. Теперь он ищет такую, которая соединила бы в себе двух предыдущих…
— Вообще-то у нас многоженство запрещено… Но если говорить серьезно и понимать под «третьей женой» взаимопроникновение и синтез культур, то поиски ее, в сущности, и составляют фабулу нашей духовной биографии. Половинки должны сложиться, чтобы стать целым, неделимым… Мне пусто было бы в этом мире без Байрона, Хафиза, Ду-Фу, Толстого. Но я никогда не стал бы самим собой и не сумел бы оценить их по достоинству, если бы в детстве не засыпал под колыбельные песни матери, если бы не заслушивался сказками и легендами, которые рассказывал мне отец, если бы судьба моего народа не переплеталась с моей жизнью. Может быть, наши внуки сразу начнут с «Третьей жены». Правда, все русское для моих внуков пока что ближе аварского, но, если разобраться, так их воспитали я и их родители… Интернационализм — понятие всеобщее, он не может подразделяться на тот, что для «внутреннего пользования», и тот, что оформляется в «экспортном исполнении». Известная кампания против космополитизма и преклонения перед Западом (в чем, по иронии истории, обвинялись даже ученые-востоковеды) сыграла свою недобрую роль и в извращении межнациональных отношений внутри страны. Все взаимосвязано в этом мире.
— Недавно в одном журнале я прочел диалог уважаемых мною критиков, в котором прозвучала такая мысль: поскольку клубок преступлений в Узбекистане распутывали следователи из Москвы, можно сделать вывод, что республика как бы импортировала честность…
— Думаю, было бы ошибкой коррупцию, перерождение кадров, должностные преступления, круговую поруку чиновничества считать чисто национальными явлениями. Насколько все было бы проще, когда бы так. Утверждать это — значит сознательно или невольно уходить от существа вопроса. Народ не может быть преступником, но жертвой быть может. Это такая же правда, как и то, что для бюрократа поистине не существует границ, ибо его интересы стоят надо всем, отделены и отдельны от народных. Я убежден, что в Москве никто не был заинтересован в том, чтобы в дагестанском театре по звонку местного начальства снимали с репертуара острый спектакль, чтобы в педучилище было упразднено преподавание национальных языков, литературы и истории, чтобы строящаяся в дагестанской глубинке электростанция называлась переводным словом «Светогорская»… Великий русский поэт Лермонтов, воспевший наши горы, не переиначивал привычных нашему уху названий — это с легкостью сделал чиновник из дагестанцев… Нужно ли все это кому-нибудь, кроме местного чиновничества, руководствующегося отжившими представлениями о том, как должно выглядеть торжество национальной политики?
Думаю, это все наследие концепции автономизации. Сейчас народы Северного Кавказа говорят друг с другом через речку. А ведь у нас могли бы быть общий театр оперы и балета, общий цирк, Северокавказское отделение Академии наук. Если искусство сближает народы разных стран, то почему же ему не предоставить широкую возможность делать то же самое в интересах народов одной страны? А пока что в «автономиях» зарплаты и гонорарные ставки ниже, чем в республиках, нет ни домов творчества, ни киностудий. Многих необходимых журналов. Закрыты представительства автономных республик в столице.
Теперь попробуем взглянуть на проблему с другой стороны. Вас не удивляет, что в Москве есть академические Институт Африки, Институт Латинской Америки, Институт США и Канады, но нет Института народов Советского Союза? Есть рестораны, носящие название столиц союзных республик, но нет домов культуры для выходцев из республик? Существуют землячества иностранных студентов, но нет землячеств для студентов из братских республик? Сегодня мы знаем, что, когда речь идет о национальных чувствах, судьбах культуры, правде истории, недомыслие может оказаться поистине преступным. Исторические пути подчас извилисты, конфликты и противоречия здесь не исключение, а скорее правило. Мы должны представлять их себе в объеме правды, в истинных пропорциях, не упуская при этом из виду национальных чувств друг друга, не забывая о необходимости быть тактичными, развивать то, что нас объединяет, а не разъединяет. Когда есть просто память, живая и честная, не остается места ни для каких спекуляций.