Вокруг Расула Гамзатова всегда шумно и многолюдно. Его почти невозможно «заполучить» даже на несколько минут. И когда болгарскому литературному критику это все же удается, он спешит задать свои несколько вопросов. Как, например, сегодня, в перерыве между двумя заседаниями московских писателей.
— Как и когда вы начали писать?
— Я родился в песенной, поэтической семье, мой отец Гамзат Цадаса был народным поэтом Дагестана. Конечно, такое наследство дается не каждому. С детства я слушал стихи отца и однажды начал сочинять сам. Позже эти стихи приписывали ему, и люди спрашивали: «Что случилось с твоим бедным отцом? Раньше он писал так хорошо, а сейчас пишет так плохо?.."
— А сколько лет вам было тогда?
— Около 11. А печатаюсь с 13—14 лет.
— На каком языке появились ваши первые стихи?
— На аварском. На русском у меня вышла книга в 1948 году, когда я был студентом Литературного института. Она называется «Песни гор».
— А где вы сейчас живете?
— Махачкалинцы говорят, что я живу в Москве, а москвичи — что в Махачкале.
— А в действительности?
— В действительности — в Махачкале, на улице Горького, 15. Приезжайте в гости!
На одном из пленумов Союза писателей РСФСР Гамзатов уподобил писателя горному орлу, который может летать, где ему заблагорассудится, но возвращаться должен в родное гнездо. Эта его мысль приходит мне в голову сейчас, пока Гамзатов отвечает на мой вопрос, а он, словно догадавшись об этом, начинает развивать ее, превращая в притчу, — обычная его манера:
— Все птицы осенью покидают горы. Только орлы остаются там. Конечно, тот не орел, кто не изведал далеких просторов, — на то ему и крылья. Но если он улетает и не возвращается домой, — тогда это не истинный горный орел… Так и с поэтами. Где бы они ни родились — в горах или не в горах, — они всегда должны быть в пути и всегда возвращаться к родному очагу, в отцовский дом, к своей колыбели, чтобы не забыть своих корней и своих истоков. Есть врожденная любовь, есть любовь приобретенная. Первая любовь дана нам свыше; нас не спрашивают, где мы хотим родиться, это наследство мы получаем при рождении. Таким наследством для меня стал Дагестан. А приобретенная любовь для меня — все остальные страны, в которых я бывал, весь мир.
— Назовите своих учителей в поэзии.
— Мой учитель — отец. Но вообще учитель поэзии — жизнь с ее красками и мелодиями. А конкретные мои учителя — я перевожу их на аварский — Пушкин, Лермонтов, Блок, Маяковский, Есенин.
— Вы учились у них постоянно или они сменяли один другого?
— Поэзия — это настроение. И отношение к поэтам определяется настроением. Но Пушкину и Лермонтову я никогда не изменял.
— Один из советских поэтов рассказывал мне, что происходит взаимообогащение братских литератур, и если раньше русская поэзия влияла на поэтов других национальностей, то сейчас он замечает известную «гамзатизацию» русской поэзии. Что вы думаете о взаимовлиянии национальных литератур?
— Я думаю, что значение этого влияния преувеличено. Я признаю самостоятельность в поэзии. Не люблю определений «башкирский Блок», «дагестанский Есенин». Нужна самостоятельность! Поэт становится поэтом, когда преодолевает влияние других поэтов.
«Стихи не пишутся, стихи случаются» — эту поэтическую формулу Андрея Вознесенского любит цитировать Гамзатов. Он исповедует ахматовское:
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.
На вопрос: «Как рождаются стихи?» Расул Гамзатов отвечает:
— Стихов ждут, как ждут любимую девушку на свидание. Ты мучаешься, страдаешь, а она все не идет. И вдруг! — «Муза, ты ли это?» Наступает счастливое мгновение и появляются, случаются стихи! Никто не может знать, какие впечатления, какие токи любви и ненависти пробегают по бесчисленным проводам моего организма, никто не может этого уловить. Но — возникает стихотворение — наивысшее нечто, созданное моей душой из жизненных впечатлений.
Так же отвечает поэт и на мой вопрос о сущности поэзии — наиболее трудный из всех вопросов эстетики:
— Без поэзии, как и без любви, не существовало бы ни таинства красоты, ни волшебства преображения. Горы без поэзии — просто нагромождение камней, солнце — небесное тело, излучающее тепловую энергию, пение птиц — зов самок, обращенный к самцам, а трепет сердца — просто ускорение кровообращения.
Как всегда, поэт говорит ясно, образно, убедительно и красноречиво. Его остроумие — проявление сильной и напряженной мысли, которая ищет для себя адекватную форму выражения. Врожденное чувство юмора делает Гамзатова исключительно приятным собеседником. И хотя иногда кажется, что он разбрасывается и не очень организован, в области поэзии он несомненный эрудит. Он обладает способностью в самом подходящем месте разговора привести наиболее подходящую цитату:
— Блок сказал: есть поэты с карьерой и поэты с судьбой. Я предпочитаю поэтов судьбы.
— Мы читали об этом в вашей книге «Мой Дагестан». У нас в Болгарии переведены две части.
— Сейчас я работаю над третьей частью — «Конституцией Дагестана».
— Что это за конституция, объясните, пожалуйста.
— Первая статья — «Мужчина». Кинжал должен быть острым, а мужчина — мужественным. Вторая статья — «Женщина» — взгляды горцев на женщину. Мужчина имеет право драться только в двух случаях — за родную землю и за прекрасных женщин. В остальных случаях дерутся только петухи … Третья статья — «Старики». Тот, кто не уважает стариков, сам не достигнет старости. Четвертая — «Молодые». Пятая — «Друг». У кого нет друзей, тот еще не родился, хотя бы и прожил сто лет. Шестая — «Сосед». Деревенский дурак тот, кто ругает родную деревню; дурак в масштабе страны тот, кто ругает соседнюю страну. Седьмая статья — «Гость». Это будут короткие рассказы о воззрениях горцев. Если соблюдаешь все семь законов, значит, ты дагестанец!
— А когда вы закончите эту книгу?
— Мне создают все условия для того, чтобы я ее не закончил!
— Я вообще удивляюсь, как вам удается сочетать обязанности писателя и общественного деятеля.
— Некрасов говорил, что борьба мешала ему быть поэтом, а песнь мешала быть борцом. Но я думаю, что, если бы он не был поэтом, не был бы и таким борцом, каким мы его знаем. А если бы был только борцом, то не был бы таким певцом, каким мы его знаем. Одно связано с другим. Человеку необходимо встречаться с другими людьми. Я часто жалею о том, что стихам и книгам нужно отдавать и то время, которое можно было бы провести вместе с хорошими друзьями…
В разговоре с Расулом Гамзатовым речь обязательно заходит о Болгарии — это первая зарубежная страна, которую он посетил в 1956 году. С тех пор он неоднократно бывал у нас, я встречал его с Патимат и тремя их дочерьми на Черноморском побережье, в Варне, гостил он и в Смолянском округе, породнившемся с Дагестаном. Сейчас мы обо всем этом вспоминаем, и писатель говорит:
— Самая лучшая для меня та страна, в которой у меня есть добрые друзья. А в Болгарии у меня множество хороших друзей, и это меня особенно радует. Есть старые друзья, с которыми я учился в Москве. Есть приятели, бывавшие у меня в гостях, к которым и я прихожу в гости. Я часто бываю в Болгарии, потому что люблю ее. Я единственный мусульманин, награжденный орденом «Кирилла и Мефодия» — это большая честь для меня. Кирилл и Мефодий — создатели славянской письменности. Я очень рад, что посол Димитр Жулев вручил мне орден по случаю 100-летия освобождения Болгарии. А недавно он был у меня в гостях в Махачкале.
— Сейчас кириллицей пишут и некоторые мусульманские народы.
— Я и сам пишу кириллицей, поэтому так признателен Болгарии. Но у вашей страны есть и другие достоинства: чудесные песни, храбрый и открытый народ, прекрасная поэзия.
— О женщинах на этот раз говорить не будем?
— Лучшее качество мужчин — любовь к женщинам, а в женщинах все прекрасно.
— Я помню, что в Смоляне, Пловдиве и Софии вы всегда ставили «женский вопрос» на одно из первых мест.
— На одном из первых мест стоит он и в дагестанской конституции. Для нас мерилом человеческого достоинства всегда было отношение к женщинам. А достоинства женщины не поддаются измерению — нельзя аршином мерить любовь или взвешивать красоту килограммами.
— А что вы думаете о современной молодежи?
— Молодежь это молодежь. Старшее поколение всегда ее недооценивает. К молодежи история всегда относилась или с ревностью, или с гордостью. Еще Сократ говорил: «Ах, эта молодежь!» Петр Первый думал: «Ах, эта молодежь!» Наши деды тоже ворчали: «Ну и молодежь!» И напоминали нам, какими они были, когда делали революцию. А молодежь всегда была хорошей. Целину распахала молодежь. На стройках БАМа и КамАЗа работает молодежь. Лишь история может справедливо оценить ее дела и стремления. Лично я люблю встречаться с молодыми людьми, у них больше эмоций, интереснее поиски, они интеллигентнее, чем мы были в их возрасте, потому что они знают гораздо больше нас. Им не хватает жизненного опыта, но опыт ведь накапливается постепенно.
— А как они относятся к искусству?
— Много читают, к искусству проявляют огромный интерес. Но молодежь тоже бывает разная. Недавно я был в Канаде и в Мексике. Там молодежь больше увлекается песнями и танцами, чем стихами. А у нас и в Болгарии я замечаю большой интерес молодежи к стихам. Я думаю, что она ищет в поэзии истину.
— Как, по-вашему, приобретает ли искусство в эпоху научно-технической революции какие-либо новые функции?
— Конечно, ведь техническая революция будет диктовать новые ритмы и новые образы. Но вековая сущность поэзии все равно останется. Листья сменяются, корни и стебель остаются.
— А согласятся ли с вами представители научно-технического прогресса?
— А я и не нуждаюсь в их согласии. Я говорю то, что думаю. Краски и мелодии — вот основа поэзии. Если техника внесет в жизнь новые краски и мелодии, тогда хорошо, потому что поэзию интересует не ракета, а человек в ракете!
— Расул Гамзатович, ваши стихотворения и тексты для песен широко известны. Но не привлекают ли вас и другие жанры — проза, роман, например?
— Но я же написал «Мой Дагестан»…
— Это эссеистика, мемуары.
— Я бы не сказал.
— А каковы ваши отношения с критикой?
— Как у шофера с милиционером.
— Ясно. Все время думаешь, что что-то нарушил… Скажите, пожалуйста, когда вы читаете свои стихи в переводе, вы узнаете их?
— Разумеется.
— Главным образом по мелодии?
— Главным я считаю рациональное зерно, содержание. В переводе я ценю точность, верность. Что же касается мелодии, то передать ее точно нельзя. Наш стих — силлабический, а русский перевод — тонический.
— На аварском ваши стихи поются, не так ли?
— Да, у нас до революции не было письменности. И если бы стихи не пелись, аварская вековая поэзия не могла бы сохраниться. Только благодаря своим певческим свойствам стихи дошли до нас. Кроме того, я еще и за аллитерацию. Хотя вначале под влиянием разных поэтов я занимался и трюкачеством, и чудачеством, ломал строку и пр. Но вскоре вернулся к истокам.
— А есть ли у вас стихи, от которых вы бы сейчас отказались и почему?
— Есть стихи, которых не надо было писать. А есть те, которые нужно было написать, но я до сих пор этого не сделал.
Я попросил Расула Гамзатова быть немного конкретнее, и он назвал мне целый сборник, вышедший на аварском языке, когда автору еще не исполнилось и двадцати лет. И в первой его русской книге есть стихи о летчике, о доярке, об углекопах (шахтерах), написанные по газетным образцам. Сожалел поэт и о том, что отдал дань несправедливому очернению кавказского национального героя Шамиля в то время, когда его изображали англо-турецким агентом.
— Тогда я ничего не понимал в истории, не мог уловить сущности событий и походил на того горца, который перелистывает Коран, не зная ни одной арабской буквы, но несмотря на это испытывает воодушевление.
Позже эти горькие примеры позволят ему сформулировать неопровержимые обобщения:
«Все мы стоим перед судом совести, перед судом истины. Поэта называют свидетелем перед великим судом истории. А свидетель, как этого требует суд, дает обещание говорить правду, и только правду, иначе его ожидает наказание. Если поэт дает неверные показания, приговор может быть ужасен: он перестанет существовать как поэт, гибель его неотвратима. Но творец не только свидетель. Его внутренний голос — сам по себе суд. Лучше не иметь таланта, чем талантливо служить лжи, давая нечестные показания перед судом истории… Книга — это суд, на котором поэт отвечает, что он сделал для утверждения добра, для того, чтобы человек не знал страданий; как он защищал человека в человеке, как помогал ему».
Еще долго и интересно рассказывал о себе Расул Гамзатов, особенно когда к нам подошли молодые люди из его родного края. По их лицам было видно, как они любят его и гордятся им. В разговоре постоянно присутствовал Дагестан, шла речь о посещении родного аула.
Горы зовут своего орла.
Расул Гамзатов сказал однажды, что с большим уважением относится к иностранцам, которые могут посчитать по-аварски до десяти. Пока я его ждал, я научился считать до пяти, но, когда начал, с трудом дошел до трех. Дальше продолжил уже он, настраиваясь на предстоящий разговор и понимая, что на этот раз мы не будем касаться теоретических абстракций.
Раньше он читал мне свои стихи по-аварски — на языке, на котором, по справочникам, говорят триста тысяч человек в Дагестане.
— Сейчас — уже 500 000, — сказал мне Расул. — По приросту населения мы на первом месте в Советском Союзе!
И хотя у него самого три дочери, он отстает от соседей по родному аулу, у которых по семь, десять и больше детей.
Но едва ли кто-нибудь еще больше сделал и делает для Дагестана, чем Гамзатов, и как писатель, и как общественный деятель.
Расул прославил эту маленькую автономную республику на весь мир. Все, что им написано, посвящено его родному краю. Стихи, песни, проза этого горского мудреца, обладающего обостренным чувством красоты и справедливости, — выдающееся явление современной советской литературы.
— Сейчас много трубят о правах человека, — говорит Гамзатов. — Пусть тот, кто сомневается в том, что дала революция людям, приезжает в Дагестан!
— Сейчас ваши мысли цитируют и политики, — напоминаю ему я о торжественной сессии Верховного Совета СССР, на которой была принята новая конституция. В нее включена мысль Расула Гамзатова о месте и роли интеллигенции в обществе.
— Мы часто цитируем государственных деятелей в своих высказываниях, пришло и для них время цитировать нас, поэтов.
А поскольку он и государственный деятель и поэт, я цитирую про себя: «Человек два года учится говорить, а потом ему и 60 лет не хватает, чтобы научиться молчать».
Да, этой науке Расул не выучился, несмотря на поседевшие волосы.
В автобиографической заметке он упомянул, что с детства был очень разговорчив. Все, что слышал на улице, приносил в дом. Все, что слышал дома, выносил на улицу. Не мог хранить секретов.
У него и теперь нет секретов от своих читателей, от своего народа. У меня такое чувство, что он знаком со всеми своими соотечественниками и со всеми — на «ты». Но и в Москве с ним невозможно идти по улице — его останавливают на каждом шагу. Он знакомил меня не только с писателями и журналистами. Однажды он представил мне молодого и крепкого аварца, борца, включенного в национальную сборную СССР «Олимпийские надежды». Я говорю «представил мне его», потому что Гамзатов не только познакомил меня с ним, но и рассказал всю биографию этого юноши, его родителей и даже историю его аула.
Необычайно много у него друзей и знакомых и в Болгарии. Насколько он контактен, насколько быстро находит общий язык с каждым, я заметил однажды в Варне, в Международном доме журналистов, где он стал всеобщим любимцем. Я часто думаю, на чем основана его удивительная привязанность к Болгарии? На вопрос: «В какой стране он чувствует себя лучше всего?» — он ведь объездил четыре континента — Расул, не задумываясь, ответил: «В Болгарии».
— Болгария вовсе не такая маленькая, — как-то сказал он мне. — Пять раз я приезжал к вам и еще всего не знаю. Каждый раз встречаешь в пути столько удивительных вещей, перед которыми надо останавливаться: перед красотами природы надо останавливаться, перед памятниками надо останавливаться, перед красивыми девушками надо останавливаться, перед героями с великой биографией надо останавливаться… Я люблю скорость, я всегда в движении. Но здесь я полностью покорен и не могу двинуться с места. Простота и величие, нежность и мужество — все это сочетается в Болгарии.
Прошу поэта подробнее поделиться впечатлениями от последнего по времени посещения Болгарии — пребывания в Смоляне и Пловдиве.
— Я могу выразить лишь свое собственное отношение к Болгарии, ибо я не справочное бюро и не путеводитель. В Болгарии я в пятый раз, но всегда все равно, что в первый. Никакие из моих впечатлений не повторяются. Для меня Болгария замечательная, я бы сказал, великая страна! Вообще, когда человек живет долго, это еще ничего не означает. Нужно жить содержательно и насыщенно. Болгария всегда жила и живет очень содержательно, и потому она — великая страна. Я люблю ее за убежденность, за привязанность к нам, за устойчивость нашей дружбы. Люблю за красоту. Радует меня ее устремленность в будущее. Ее беспокойство за судьбы мира. А сама она присутствует в судьбах многих людей, подобных мне. Я чувствую себя особенно крепко связанным с Родопами — родиной Орфея и Спартака. Там написал я цикл сонетов. Там оставил частицу своего сердца.
Я вспоминаю, что, когда Расул Гамзатов впервые приехал к нам, он взял со стола бутылку вина и сказал: «Какой гостеприимный народ вы, болгары! Я еще не доехал до Болгарии, а вы уже назвали (окрестили) вино моим именем: «Гамза»!"
Много мне рассказывал о Гамзатове Юрий Александрович Завадский — он летал на вертолете в аул Цада вручать Ленинскую премию Расулу Гамзатову. Завадский был покорен поэзией замечательного дагестанского поэта, ее мудростью, классической строгостью и простотой. Когда я снимал Завадского для Болгарского телевидения, он пожелал прочесть несколько лирических миниатюр Гамзатова, а позже начитал целую пластинку его стихов.
О совместной работе с Расулом рассказывал мне и композитор Ян Френкель. Мы сравнивали с ним тексты «Журавлей»— стихотворения и песни, там есть существенные различия. В другом же случае («Бедная овечка») отклонений текста песни от текста стихотворения нет никаких. И я попросил как-то поэта рассказать о том, как он пишет свои песни.
— Я поэт, а не песенник. Я не пишу специально тексты для песен. Я пишу стихи, а композиторы находят в них что-то для себя интересное. В поэзии я люблю как музыкальное, так и живописное начало. Думаю, что поэзия не должна терять свои краски и свою музыку, иначе она превращается в халтуру. Поэзия должна быть естественной, как природа. Я не люблю всякие там «новаторства» не потому, что просто их отрицаю. Я пишу о своих душевных волнениях. Предпочитаю выражать их просто и понятно — так, чтобы и старики их понимали, и дети их понимали, и город их понимал, и аул их понимал, и весь Дагестан их понимал!
В 1981 году я часто встречался с Расулом Гамзатовым и в Москве, и в Болгарии. Часто наблюдал его и в домашней обстановке. Он живет в Москве на улице Горького, близко к гостинице, в которой я останавливаюсь, и сердится, если мы несколько дней не видимся. При этом он старается познакомить меня с особенностями дагестанской кухни, в которой я нахожу немало общего с нашей.
Весь этот год для Расула прошел под знаком Болгарии, как он однажды публично выразился. Наш Государственный совет присудил ему международную премию Христо Ботева.
— Это очень большое событие в моей жизни, — говорит Расул Гамзатов. Я человек, избалованный премиями, но премия имени Христо Ботева связана с именем великого сына Болгарии. Я был глубоко взволнован, узнав о ее присуждении и при вручении премии. Я думал, что уже привык справляться со своими чувствами, но вот и сейчас, когда мои друзья-болгары меня поздравляют, непрестанно волнуюсь. Я уже говорил, что принимаю эту награду не за какие-то свои заслуги, а как выражение доброты болгарского народа и его привязанности к народам Советского Союза.
Я несколько раз был в Калофере, в доме Ботева. Это сокровенное место для каждого болгарина и для каждого иностранца, связанного с Болгарией. Как скромно жил в детстве Ботев! Я написал в книге музея: «Я недолго был здесь, но запомнил это место на всю жизнь. Особенно тронул меня барельеф матери поэта перед порогом дома. Я вспомнил стихи Ботева о матери. Меня поражает целеустремленность этого человека. Поражают и его стихи — 20 стихотворений всего-навсего! И я подумал: зачем мы пишем так много? Для него каждое стихотворение — событие. Каждое стихотворение имеет свою историю, связанную с жизнью Ботева и с жизнью Болгарии. Трогательна простота и внутреннее величие этого человека».
Гамзатову свойственны и юмор, и ирония, и самоирония, остроумие не покидает его ни на миг, «серьезность» он может сохранять не более пяти минут. Ох уж эта глубокомысленная серьезность, маска притворства! Для нее нет места там, где мы ощущаем простор для нормальных человеческих взаимоотношений, для проявления личности.
Посылают, например, Гамзатову записку с совершенно серьезным вопросом: «Какие качества вы более всего цените в людях?". Он, не задумываясь, отвечает:
«В мужчинах — любовь к женщине. В женщинах — все!"
Спрашивают, как он относится к прошлому. Гамзатов отвечает словами мудреца Абуталиба: «Если ты стреляешь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки».
Провоцируют его новой запиской: «Как и когда вы поняли, что стали поэтом?» Ответ следует молниеносно, как сабельный удар:
— Я сразу почувствовал, что я поэт. Потом уже начал сомневаться…
И, прежде чем стихают аплодисменты, следует дополнение, которое вызывает новый взрыв эмоций в зале:
— Предпочитаю сомнение самомнению.
— Можно ли судить о еще не вышедшей книге по циклу стихов, опубликованных в периодике?
— Чтобы почувствовать вкус вина, не обязательно опустошить весь бочонок, — не остается в долгу поэт.
В этих ответах не только блеск ума, находчивость, полемическая страсть. Глубоко в подтексте кроется характерная восточная мудрость, которая виртуозно сочетается с тактом. И все это выверено многолетним собственным опытом.
В одной из наших бесед Расул коснулся автографов. Он сказал, что свое отношение к другим поэтам выразил — свободно и весело — в серии автографов, которые решил теперь объединить в книгу. Этот замысел меня заинтриговал, и я попросил его подробнее рассказать о ее содержании.
— В разные времена я писал разным людям автографы. А сейчас я их собрал, и получилось очень любопытное собрание. В нем есть посвящение отцу, матери, моим детям, жене, Александру Твардовскому, Ираклию Андроникову, Ираклию Абашидзе…
— Эти автографы в стихах?
— Да, в стихах. Тогда я писал некоторые без рифм и строгого ритма, но сейчас переработал. Например, жене я написал: «Бессонными ночами я писал тебе эти стихи, пусть они послужат тебе вместо снотворного». Ираклию Андроникову: «Дарю тебе эту книгу. Прочти ее. Прошу только: не говори Лермонтову, что это писал я». Или Твардовскому: «Дарю тебе эту книгу и не знаю, что для меня лучше: если ты ее прочтешь или не прочтешь». А отцу я посвятил такой автограф: «Отец, если ты найдешь в моих стихах что-то хорошее, это твоя заслуга. Если плохое — то в этом заслуга моя».
— А Яну Френкелю вы что-нибудь посвятили?
— Яну Френкелю я посвятил целое стихотворение, оно называется «Спасибо, музыка». Но оно длинное, а в «Автографы» вошли только короткие. Пишу я сейчас и поэму «Концерт».
— Лирическую или сюжетную?
— Хочу написать три-четыре концерта, из которых получился бы спектакль. Поэма начинается с описания Бреста, где в субботу вечером, в самый канун войны, состоялся концерт. Участвовали в нем и дагестанцы. Концерт понравился всем, даже немецкому шпиону, который там присутствовал. «Завтра будет другой концерт», — подумал он. Утром начался концерт смерти. Началась война, концерт разрухи и гибели. Фашистский концерт. А потом, во время нашего контрнаступления, кодовым названием операции было «Концерт». Через много лет я присутствовал на советском концерте в Германии и меня заинтриговала судьба одного певца и его детей. В поэму я включаю песни, танцы и т. д.
— Значит, она все же будет сюжетной?
— Сюжетной или несюжетной, посмотрим…
— И ее можно будет поставить на сцене?
— Там будет все, о чем я рассказал, — Брестская крепость, капитуляция и даже концерт в могиле. Раскапывают землю, и там все поет и танцует — концерт в могиле. Концерт смерти. Так я задумал и так начал. Но не знаю, получится ли. Наверное, не получится. Если я рассказываю о чем-нибудь журналистам, из этого потом ничего не выходит.
Конечно, это шутка, поэт рассказывал о многих своих будущих произведениях, и они были написаны. Пользуюсь случаем, чтобы узнать о судьбе «Конституции Дагестана». Говорит, что она еще в черновике.
Полностью обдумал, как превратить ее в семь новелл. И переводит разговор на уже написанные и еще неизвестные публике свои произведения.
Напоследок я замечаю, что почти при каждом разговоре (особенно на публике) Расул Гамзатов неизменно спрашивает, не переборщил ли он со своими рассуждениями, не лучше ли перейти к стихам, чтобы показать нам, что его занимало в последнее время, чему он отдавал бессонные ночи. Встреча с поэтом — это, прежде всего, встреча с его произведениями, говорил он. Я возражал, что стихи мы можем прочесть и сами, нам интересно получше познакомиться с их автором, посмотреть на него вблизи.
Но он не был бы Расулом Гамзатовым, если бы не знал, что ответить:
— Было бы странно, если бы пианист, выходя на сцену, начинал рассказывать о себе и мудрствовать, вместо того чтобы играть на фортепьяно.
Этими репликами мы обменивались перед телевизионной камерой у него дома. Тогда по нашему телевидению прозвучали в исполнении автора несколько характернейших его стихотворений.
— Я написал 50 книг, — сказал он мне однажды. — Они собираются в три тома — «Дагестан», «Женщина», «Век».
Естественно, на первом месте стихи о его родине.
— Я живу в горной стране, поэтому у меня много стихов о горах и горцах.
И спустя немного:
— Я живу на берегу Каспийского моря и много стихов посвятил своему морю. Дагестан имеет три сокровища: горы, море и все остальное. Точно так же, как и Болгария…
Разговор с поэтом, лишенный стихов, очень много теряет. Исчезает атмосфера, породившая ту или иную интонацию в диалоге. Как передать сухими словами настроение, созданное прочтенными стихотворениями? Без них мысли теряют эмоциональный фон, и далее самая точная стенографическая запись звучит приблизительно.
Но я не могу цитировать здесь стихи Гамзатова, к тому же многие из них не переведены на болгарский. В высоких качествах их может убедиться любой, открыв книги поэта на русском языке. Не случайно его поэзия находит читателей в разных странах. Но, мне кажется, о точности переводов могут судить лишь немногие. Поэтому я обращаюсь к Патимат, жене поэта, культурной и высокообразованной женщине, превосходно знающей русский язык.
— Конечно, я знаю почти каждую строчку стихов Расула, и когда он читает их по-русски, вспоминаю, как они звучат на родном языке. Но многие переводы, как все авторизованные переводы, часто не очень точны. Это естественно, и если не всякая строка оригинала и перевода совпадают, то это не значит, что они неточны по смыслу и поэтически. Расулу повезло на переводчиков. Самые активные из них — Наум Гребнев и Яков Козловский — его друзья со студенческих лет. Переводят они по подстрочнику. Расул часто говорит, что перевод напоминает обратную сторону ковра. Но у хороших ковров обратная сторона почти равноценна лицевой. Поэтому многие его стихи переведены по-настоящему хорошо, и мне приятно их слушать.
Мне поясняют, что в аварском языке нет рифм, а стихосложение только силлабическое. Это создает известные затруднения при переводах с аварского и на аварский. Насколько успешно преодолеваются эти трудности, зависит от мастерства переводчика.
— У каждой поэзии свои законы, — поясняет Расул. — В аварской поэзии рифма была бы такой же неестественной и ненужной, как пуговицы на бурке. Но если в русском языке нет рифм, то стихи выглядят, как шинель без пуговиц.
Расул Гамзатов подготовил целую антологию своих переводов русских поэтов от Пушкина и Лермонтова до Блока и Ахматовой. Его беспокоит, удалось ли ему равнозначно воссоздать их на своем языке. На вечере в Центральном Доме литераторов он читал стихи Александра Блока на аварском, а сам пытался, глядя на публику, определить, узнает ли она стихи по звучанию, несмотря на чуждые ей слова и фразы. Ему послали записку с вопросом, зачем он сам обращается к таким «старомодным жанрам», как элегия и сонет. Он сказал, что для аварской поэзии сонетная форма — нечто новое, и он пользуется ею не без опасения и риска: как будет принят этот его эксперимент. А потом вдруг добавил, размахивая запиской:
— Элегия не может быть старомодной, как не может быть старомодной любовь! Сонет никогда не устареет, как не устареет мысль!
И, не дожидаясь нового вопроса или возражения, воскликнул:
— Поэт не может планировать свои стихи. Чем случайнее они у него возникают, тем лучше!
— Любопытно было бы услышать ваши стихи по-аварски, но мы ни слова не поймем. Поэтому я попрошу вас познакомить нас с буквальным переводом ваших стихотворений на русский язык.
— Раньше подстрочники делал я сам, потом поручил это другим. Вот, например, дословный перевод маленького моего стихотворения в форме диалога:
— Как живете-можете, мужчины?
— Если жена хорошая, хорошо живем.
— Как живете-можете, мужчины?
— Если жена плохая, плохо живем.
— Как живете-можете, женщины?
— Если муж плохой, вокруг все черно.
— Как живете вы, женщины?
— Если муж хороший, плохо все равно.
У Расула Гамзатова много таких двухкуплетных миниатюр, в которых житейское и философское содержание передано с помощью иронии. Приведенный русский подстрочник сделан умело, использована редкая старинная глагольная форма — «живете-можете».
А вот еще одно стихотворение в буквальном переводе:
Женщина, если в тебя влюблены
тысячи мужчин,
ты знай — среди них
есть и Расул Гамзатов.
А если в тебя влюблены
только сто мужчин,
среди этих ста
обязательно есть Гамзатов.
А если в тебя влюблены
только десять мужчин,
то в седьмом или в восьмом ряду —
влюбленный Расул Гамзатов.
А если в тебя влюблен
только один мужчина,
клянусь — это не кто иной,
как Расул Гамзатов.
А если в тебя никто не влюблен,
ты одинокая, сумрачная, печальная ходишь,
значит, где-то в горах
погиб Расул Гамзатов.
И это стихотворение своим содержанием и улыбкой, с которой поэт смотрит на жизнь, напоминает характерные черты его лирики. У него на все есть ответ. Как-то он остроумно доказал, что мы не можем обойтись без солнца (в пейзажной лирике). Но в другой раз, когда я процитировал ему строчку популярной песенки «Пусть всегда будет солнце», он вдруг заявил: «Мне солнце не нужно!» — «??» — «Поэты целуются в темноте!"
И снова разговор возвращается в прежнее русло. Патимат говорит, что Расулу не однажды предлагали издать стихи в подстрочном переводе. Наверное, было бы интересно это сделать. Да, соглашается Расул, но что тогда будут делать профессиональные переводчики, если каждый поэт начнет издавать буквальные переводы своих стихов? Конечно, они ему самому нравятся больше…
Это, разумеется, шутка. Но мы не будем здесь касаться принципов поэтического перевода. Сейчас меня интересует другое — как Расул Гамзатов, овладевший богатствами русской и европейской поэзии, объехавший весь мир вдоль и поперек, сумел сохранить в своей поэзии дыхание дагестанских гор и мировоззрение своих соотечественников.
Ответ на этот вопрос содержится в его книгах, особенно в мудрой поэзии «Моего Дагестана», а кратко синтезирован в его словах:
— Я не знаю другого пути к человеческому океану, кроме своей единственной родной речушки.
И он продолжает полемически:
— Многие наши писатели вышли из аулов. Там родились их первые творения, в которых журчит живой источник их таланта. А потом писатель «вырастает» и покидает родной аул, оставляет край своих отцов. Но он не становится гражданином, а мечется туда-сюда, как неприкаянный. Нужно свято беречь материнское начало, возвращаться к своим истокам, а не скитаться по морям-океанам и искать то, что давно уже найдено без тебя!
Тема «материнского начала», любви и признательности матери очень характерна для творчества Гамзатова. По идее поэта, «Молодой гвардией» изданы две антологии: лучших песен о матери и колыбельных песен всего мира с его предисловием.
«С каждым годом, — пишет он, — людям все больше недостает душевного тепла. Нежелание написать письмо своим старым родителям мы объясняем недостатком времени или чрезвычайной занятостью. Мы забываем, что нельзя остановить движение времени, что матери, вложившие в нас частицу своего сердца, стареют и медленно уходят от нас…"
Стихи и статьи Расула Гамзатова на эту тему — призыв к большей человечности и сыновней признательности, протест против суховеев современного отчуждения. Разделение не должно порождать отчуждения, иначе деформируются моральные ценности, на которых веками строилось существование человека.
— Есть у меня книга «Третий час», — говорит поэт. — В Индии считают, что существует третий час, который принадлежит нам самим. В какой-то час мы хорошие, в другой — плохие и злые, а есть еще третий, когда каждый должен принадлежать себе самому. Мы бегаем, работаем, заседаем, обсуждаем, осуждаем и все не имеем времени поглядеть на звезды, посетить могилу отца. Вот это и есть третий час, которого нам не хватает. А как раз ему и посвящена поэзия.
— Но не приводит ли верность «третьему часу» к конфликту с современной цивилизацией?
— Мы мечтаем долететь до звезд. Мы уже в космосе. Но на Луне нет ничего интересного и хорошего, одни камни. Говорят, что те, кто там побывал, уже не сравнивают женщин с Луной… Если мы не найдем пути друг к другу, мы не найдем путь и к звездам. Споткнемся где-нибудь посредине…
— Я думаю, что у поэзии та же задача — соединять людей, проникать в их мысли и чувства…
— На моем языке «человек» и «свобода» — это одно слово. Они синонимы. Одно не может существовать без другого.
— Где-то вы сказали, что высоко цените и дружбу, потому что она тоже не покупается, не продается и не наследуется.
— Самая красивая вещь — человеческие лица. Они никогда не перестанут мне нравиться. Говорят, что старый друг лучше нового. Это неверно. Каждый необходим человеку. Людям нужны и старые, и новые друзья. Друзей не получают по наследству. Их завоевывают, приобретают.
— Я помню, вам как-то задали вопрос: «Боитесь ли вы смерти?"
— Смерти я не боюсь. Шамиль говорил: «Тот, кто перед тем, как вступить в бой, думает о последствиях, храбрецом не станет». Я уверен: поэты смертны, поэзия бессмертна!
— Расскажите, пожалуйста, о своей поэме «Остров женщин''.
— Когда я был в Мексике, я узнал, что там есть такой Остров женщин. Я думал, что надо его посетить, эту страну любви, чтобы вспомнить там всех любимых женщин. А что оказалось? Однажды мужчины с этого острова ушли в море и погибли все до одного. Остались одни женщины. Я вспомнил печальных болгарских партизанских вдов, вспомнил шахты, в которых погибли сыновья многих польских матерей, вспомнил леса и поля Белоруссии, где матери до сих пор ищут могилы своих детей. И тогда мне захотелось сказать своей поэмой — мы не должны допустить, чтобы наша планета стала Островом женщин!
Мне хочется, чтобы девизом планеты стало: «Влюбленные всех стран, соединяйтесь!"
Беседу вел Л. ГЕОРГИЕВ
Перевод с болгарского В. ВИКТОРОВА