* * *
Над крышами плывет кизячный дым,
А улицы восходят на вершины.
Аул Цада – аварские Афины,
Теперь не часто видимся мы с ним.
Но стоит прилететь гостям ко мне,
Везу в Цада их, ибо нет сокровищ
Дороже для меня среди становищ
И звезд в одноплеменной вышине.
И в том могу поклясться, что когда
Ко мне б явились инопланетяне,
То с ними прилетел бы я в Цада
И объявил на Верхней им поляне,
Что не отдам, хоть мне они милы,
За целый Марс здесь ни одной скалы.
* * *
Лаура гор, прелестная аварка,
Чтобы воспеть тебя на целый свет,
Жаль не родился до сих пор Петрарка,
Где скальный к небу лепится хребет.
И над рекой, объятой скачкой громкой,
Быть может, ты, не ведая причуд,
Осталась бы прекрасной незнакомкой,
Когда бы не воспел тебя Махмуд.
И сам пою тебя я, но покуда
Не смог ни разу превзойти Махмуда.
Но верую, твоим покорный чарам,
Что явится в горах наверняка,
Кто воспоет тебя, владея даром
Поручика Тенгинского полка.
* * *
За минутой падает минута.
Кто ты, время? Может, душегуб?
И слетает грустно почему-то
Слово с улыбающихся губ.
Обронил над вымыслом я слезы,
Выдворив стихи во имя прозы:
– Молодых ищите стихотворцев,
Вам не место за моим столом!
Но они, забыв обычай горцев,
В двери к старшим лезут напролом.
И кричат мне, верные прологу,
С чашами веселыми в руках:
– Проза посох даст тебе в дорогу,
С нами – полетишь на облаках!
* * *
Полно красот в отеческих горах
Махмуд
Седло-гора на грани поднебесной
Когда-то, молвят, лошадью была,
Которую лихой ездок неместный
Вдруг оседлал и бросил удила.
И в поисках любви он в ту же пору
Исчез в Голотле, Чохе иль Цада.
И вскоре лошадь превратилась в гору,
Привязанная к небу навсегда.
А всадник тот, как слышал я от старцев,
Живет в горах поныне, где пленен
Тысячелетним мужеством аварцев
И красотою преданных им жен.
– Поверь, он знал, – твердили старцы эти, –
Где спешиться ему на белом свете.