Есть обычай у нас в горах: всадник не вскочит в седло, пока аул не останется позади. В раздумье он пройдет по аулу, держа под уздцы коня.
Что такое наш съезд, если не сборы в дальнюю дорогу? А раз так, очень надо всем нам в раздумье пройтись по литературному аулу, прикинуть, что в нем и как. Ибо торопливая речка до моря не добежит.
Говорят, каждый человек немного поэт. Однако одним просто очень хочется писать, другим кажется, что они умеют писать, а третьи — поэты потому, что это их призвание. «У меня есть желание писать. Я могу сочинить что угодно. Дайте мне тему» — такое признание часто содержится в письмах в редакции, к писателям.
Поэзия, мне трудно говорить о тебе. Я знаю твою гордость и строгость. Ты судишь о нас не по сладким речам. Разговоры не создают, не возвеличивают тебя.
Стихотворение — единственное удостоверение личности поэта. Но так как усвоивших твои правила и законы неизмеримо больше, чем умеющих тебя открывать (ибо стихотворцев много, а поэтов мало), позволь сегодня мне сказать несколько неуклюжих слов о тебе, поэзия.
На нашем нынешнем съезде самыми дорогими и почетными делегатами будут пятьдесят лет, они, как друзья, напомнят нам о прожитом. Советская литература родилась не на голом месте. Поэтому наш сегодняшний день — это и классика (жаль, что классика теперь, пожалуй, чаще становится предметом изучения, чем любви, ее удел — хрестоматия, увесистые подписные тома).
Путь художника измеряется книжными страничками. Счастлив писатель, который может смотреть в лицо эпохи и товарищей, листать свой старый сборник, не краснея, завтра снова сдать его в набор, ничего не вычеркивая, не пришивая заплаток. Такие писатели и такие книги всегда защищали границы правды и мужества, границы, пролегающие во все века и по всем континентам. Такие писатели не бросались, как вороны на добычу, ни на заячье, ни на волчье, ни на очень ценное, ни на очень неценное, ни на очень отсталое, ни на очень передовое.
Однажды в Махачкале случился жестокий ураган. Он не только сорвал листву, но и выкорчевал все слабые деревья. Остались стоять лишь сильные, у которых корни мощно обнялись с землей. Так и писатель. Быстро осыпаются пышные кроны, если неглубоко вспаханы жизненные пласты.
Федин и Шолохов, Чуковский и Светлов, Твардовский и Межелайтис, Пастернак и Ахматова, Кулиев и Карим, Турсун-заде и Абашидзе, Симонов и Упит, Панова и Гранин, Мартынов и Смеляков, Паустовский и Маршак, Тихонов и Исаковский, Берггольц и Казакевич… Сколько их на нашей земле, мастеров, прошедших и идущих по жизни как рядовые солдаты, вступавших и вступающих в битвы времени, не заботясь о личном благополучии! На дагестанских саблях есть надпись: «Тот не храбрец, кто, вступая в бой, думает о последствиях».
Если говорить только о поэтах, то из нынешнего поколения мне наиболее близки Винокуров, Евтушенко, Вознесенский, Ваншенкин, Соколов, Чиладзе, Марцинкявичюс, Нафи Джусойты, Олжас Сулейменов, Фазиль Искандер. Жаль только, что некоторые из наших критиков иногда делают вид, что кое-кого из перечисленных выше мастеров в литературе не было и нет.
Оправдания в обстоятельствах ищут слабые. Давайте не будем убаюкивать друг друга посторонними причинами. Самый крупный счет предъявим себе. Быть собой, найти себя и не уронить, мне кажется, для писателя достаточно. Каждый из нас — сегодняшний день, высота сегодняшнего дня — высота каждого из нас. Ибо и тысяча шагов начинается с одного шага. Большим деревьям ветры не страшны. Они гибнут только тогда, когда червь появляется в сердцевине.
Служение народу — дело каждого гражданина. У литературы и искусства — конкретные формы служения народу: создание идейно крупных и художественно ярких произведений. Отсутствие одного из этих компонентов превращает книгу в поделку. Я помню оказавшихся бесплодными деятелей литературы, которые с трибуны показывали своим коллегам часы, намекая на актуальность, я помню и других, провозглашавших, что их чистое искусство — вне времени. Годы опровергли и тех, и других.
Мне трудно представить себе Леонова, отправляющегося в творческую командировку «изучать жизнь». Ремесленникам не помогут и поездки в спецвагонах, и прочие «мероприятия» по связи с народом. В их романах все выглядит, как на дипломатических приемах: волосы приглажены, ботинки начищены, улыбки театральные. От женитьбы кукол, как известно, дети не рождаются. Войлочный мяч, как бы красив он ни был, не может поразить и цыпленка. Прикоснувшись к большой теме, великим не станешь. Надо жить с народом — в этом суть.
Один уважаемый редактор уважаемого журнала прислал мне такое письмо: «Наша редакция решила опубликовать в ближайшем номере материал о передовых тенденциях Дагестана. Жанр выбирай по своему усмотрению…»
А я-то считал тему категорией человеческих чувств, городом, куда ведут мысли-дороги, сундуком, к которому каждому нужно найти свой ключ. Я пытаюсь ломать века, разбивать их друг о друга, всматриваясь, веду раскопки, смешиваю, ищу самую суть событий и слов. Тема — моя литературная родина, которая сама меня выбирает.
В детстве, чтобы я приготовил уроки, отец, посадив меня за стол, вышел из дома, а я, конечно, тут же удрал. Увидев меня на крыше, отец попросил мать принести веревку: «Хочу привязать Расула к столу, иначе из него толку не будет». Так он и сделал. Стуча пальцем по моей голове, сказал: «Все, что здесь есть, перенести сюда», — и показал мне на чистую бумагу. Это оказалось делом нелегким — истина, в которой я убеждаюсь по сей день. Не веревками, а канатами и стальными цепями надо приковывать себя к столу (но не к теме!), чтобы найти единственное верное слово. Литература — тяжелый труд, но если бы все заключалось только в этом, все козлы и ослы давно уже запели бы соловьями…
Мы не всегда пророки, но мы должны знать цену слову. Не всякое выпущенное с порога слово становится песней, а только то, которое обмакнули в сердце и заквасили па дрожжах, именуемых талантом. Проблема языка всплывает обычно не от хорошей жизни. Один литератор мне сказал: «По моей книге были замечания только по языку». А мне казалось: писатель — это язык. Язык «Горя от ума», «Войны и мира», «Витязя в тигровой шкуре», «Тихого Дона», «Василия Теркина». Плохой же портной испортит даже самый хороший материал.
Физики и химики, исследующие строение материй, так и не обнаружили до сих пор, где и как рождается талант. Я тоже не представляю себе, что это такое: мужество или нежность? Совесть или красота? Награда или наказание? Любовь или ненависть? Радость или печаль? И откуда он приходит к человеку? Талант, как здоровье, — когда он есть, так есть. Долголетие книги зависит от степени таланта ее создателя. Талант не спрашивает о численности родившего его народа, и он не арба, которую можно двигать, взявшись за руки, он сам себе находит дорогу. Поддерживать его — значит не мешать ему, не открывать поэзию, им открытую.
Если, по определению Горького, слово — одежда факта, то я бы назвал тупое слово саваном для острой мысли. Форма — лицо, формализм — маска, как стиль — человек, а стиляжничество — обезьяничанье. Музе противопоказана поза. Стремление не быть, а выглядеть, представляется мне психологией современного формализма. Идея — не папаха, а то, что скрыто под ней в голове, и не название на обложке книги.
Поэзия — голос земли. Мы, советские писатели, — хозяева наследия всей мировой культуры, а значит, наш голос — голос планеты и эпохи.
Как-то на международном конгрессе один поэт сказал: «Здесь собрались представители разных народов. Я — представитель всех наций и стран, солнце, которое всюду, дождь, дарящий влагу всем, дерево, цветущее везде».
Может быть, он по-своему прав. Мы все отвечаем за всю планету. Но в то же время в любом краю света мне дорого чувствовать себя полномочным представителем народа, давшего мне язык, имя, оружие, папаху. Мир для меня начинается одинаково с того аула, где журчит горный ручеек, и со священных стен Кремля. В Дагестан я всегда возвращаюсь специальным корреспондентом всего мира. Я не буду «цвести везде» и одинаково: не имею права расти в оранжерее.
Чингиз Айтматов — талант мирового звучания, достояние советской культуры, но он киргизский писатель, и он выразил душу своего народа куда ярче и точнее, чем иные, держащиеся за традицию, как за маскировочный халат.
… Мысли приходят, как настоящие друзья, без приглашения. Так и сейчас. Хочется обо всем сказать и всем чего-нибудь пожелать.
Один мой земляк на экзамене в Литинституте ответил: «Назвать орла орлом — реализм. А вот когда петуха поднимают до орлиных высот, то здесь мы уже видим романтизм».
Мне хочется пожелать себе и своим друзьям сразу же после съезда засесть за книги, где осел будет назван ослом, а орел — орлом, книги, свободные от опьянения, ибо пьяный хорошее видит удвоенным, а равно и от излишней трезвости, ибо чересчур трезвому плохое кажется увеличенным вдвое. И да не назовем мы ложной мысль, не во всем похожую на нашу.
Наша настоящая литература создается умными и взрослыми художниками, и к этой литературе и ее создателям надо относиться благожелательно, избегая преждевременных, торопливых оценок. То ли от равнодушия, то ли от излишней запальчивости мы бывали порою несправедливыми в оценке новых произведений.
Товарищи редакторы, издатели, критики, я знаю многих из вас, кто на десять годов выше меня. Мы учтем каждую вашу птичку на страницах наших рукописей, если вы одинаково сумеете показать и острые зубы, и неравнодушное сердце. Только пусть ваша оценка не качается, как маятник, и ваши мысли пусть утверждаются собственным разумом. И не выдавайте свое мнение за всенародное. Один редактор мне сказал: «Это не будет читать народ». Теперь все знают, народ — это мы все вместе, и народ сам оценит труд и истинную цену каждого из нас.
Мне пришлось наблюдать однажды, как уничтожали лес, и на моих глазах он превращался в бумагу. Как стыдно и больно портить бумагу, за которую расплатилось жизнью дерево! А ведь это делаем мы, поэты. Но можно вновь вернуть дереву бессмертие, если родится вдохновенная, талантливая страница, и лес зашумит еще веселее, чем шумел прежде. Истинный художник на мертвой странице воскрешает живую природу, воскрешает ее на вечные времена, он воюет со смертью во имя бессмертия.
… Когда поэт уходит с трибуны, от него ждут нового стихотворения. Не будем нарушать традицию. Вот оно — правда, еще в подстрочнике.
От чего родилось красное? От черного. От черных дел льется красная кровь. От чего же появилось черное? От красного. Когда льется красная кровь, мир одевается в черное.
Я мечтаю, чтобы струны моего пандура пели о всех цветах земли — и о черном, раз он существует, но сильнее всего и торжественней — о красном, потому что за красное, за свободу, за интернациональное родство людей труда человечество платит самой дорогой ценой. На колоколе, который мне подарили недавно, написаны слова: «Пусть далеко звенит о хорошем». Вот так и наша литература – пусть непрестанно бьет тревогу о плохом, а о хорошем, о нашем народе, который прошел за пятьдесят лет нелегкий, но славный путь, пусть она звенит на весь мир, на всю планету.