«На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн», — сказал Пушкин о Петре Великом. Теперь всему цивилизованному миру ясно, что сам Пушкин стал Петром Первым русской поэзии — смелым и могучим преобразователем, ускорителем культурного возрождения великого народа.
Мне дорог Пушкин прежде всего тем, что он преданно любил Россию. Но он становится мне еще и еще ближе при укоренившейся в сознании мысли, что подлинно русский поэт, по словам Гоголя, «единственное явление русского духа». В век самодержавного высокомерия с надеждой и верой думал он о том времени, когда «народы, распри позабыв, в великую семью соединятся».
Вот почему в современном многоязычном, разноплеменном и разноголосом мире явственно слышен и понятен всем неповторимый голос Пушкина — голос дружбы и братства.
Пушкин вошел в мою жизнь рано и ослепительно. Словно утренние солнечные лучи, он проник в окна моей горной сакли. В маленьком высокогорном Цада мой отец Гамзат в 1937 году перевел на аварский язык «Деревню», которую и до сих пор я знаю наизусть. Затем отец перевел сказки Пушкина, их горские школьники весело рассказывали по вечерам неграмотным аульским аксакалам.
Получилось так, что я перевел «На смерть поэта» Лермонтова раньше, чем самого Пушкина. «Полтаву», «Медного всадника», стихи — попозже. Дух Пушкина навсегда поселился в моем доме, томики Пушкина по сей день на моем письменном столе. Перечитываю, перевожу. И если что-то останется в литературе от меня моему народу, то, может быть, переводы Пушкина на аварский язык.
Пушкинское время в дагестанской поэзии наступило поздно, а о том, когда пришло и придет ли пушкинское племя, еще надо поразмышлять. Но думаю об этом не как о национальной беде, потому что мы не чувствуем себя сиротливо, ибо Пушкин — и наш национальный поэт.
У памятника великому сыну русского народа, который стоит на набережной у Каспия, всегда людно: студенческая молодежь, любители поэзии. И там звучат стихи Пушкина на всех языках народов Дагестана, каждый читает то, что ему особенно близко, особенно дорого, а выбор всегда затруднителен, потому что Пушкин — явление, нерасчленимое на стихи, строчки, темы, жанры, настроения: каждая его вещь отмечена величием и мудростью.
Пушкин сопровождает нас всю сознательную жизнь, но на склоне лет мы как бы возвращаемся к нему, будто на исповедь. Помню, как в больнице Твардовский перечитывал письма Пушкина. В годы моей молодости старый Маршак посоветовал: читайте Пушкина! Теперь я понимаю, как глубоко и Твардовский и Маршак были правы. Нравственные заветы Пушкина — на всю жизнь, на века!
Многие посвящают Пушкину стихи, драмы, повести, но для больших поэтов Пушкин — светило, в котором «тайна заключена», это загадочная планета во Вселенной, которую изучают и будут изучать. Не случайно, думаю, Анна Ахматова в зените своей славы занялась углубленным исследованием «Маленьких трагедий» Пушкина. Пушкин — нераскрытая, необнаженная ясность.
Прав был тот, кто изрек, что гений — это символ. Пушкин стал символом света и совести. Но даже имя гения не обошлось без капризов сплетения хулы и хвалы. Как бы ни было горестно, приходится вспомнить призывы: то — «сбросить его с корабля современности», то — «назад, к Пушкину». Кое-кто приноравливался даже встать рядом с ним, а то и с надеждой примеривался к его пьедесталу. Но все суетное потерпело безнадежный провал, ибо Пушкин — величина неизменная и ни с чем несоизмеримая.
Пушкин перешагнул через хребет столетия, стал нашим современником, и Пушкин же — поэт будущего!
1987