Сидит хирург неделю напролет,
А где-то пусты операционные,
Неделю носом каменщик клюет,
А где-то стены недовозведенные.
Неделю заседают пастухи,
Оставив скот волкам на растерзание.
В газетах не печатают стихи:
Печатают отчеты о собраниях.
Стряслась беда, в селенье дом горит,
Клубами дым восходит в высь небесную,
А брандмайор в дыму собранья бдит,
Бьет в грудь себя и воду льет словесную.
В конторе важной чуть ли не с утра
Сидят пред кабинетами просители,
Но заняты весь день директора,
Доклады им готовят заместители.
Езжай домой, колхозник, мой земляк,
Ты не дождешься проявленья чуткости,
Не могут здесь тебя принять никак –
Готовят выступления о чуткости!
Собранья! О, натруженные рты,
О, словеса ораторов напористых,
Чья речь не стоит в поле борозды,
Не стоит и мозоли рук мозолистых.
Пошлите в бой – я голову сложу,
Пойду валить стволы деревьев кряжистых,
Велите песни петь, и я скажу
То, что с трибуны никогда не скажется.
Хочу работать, жить, хочу писать,
Служить вам до последнего дыхания...
Но не окончил я стихов опять:
Пришли ко мне – позвали на собрание!
ДЕТСТВО
Детство мое, ты в горах начиналось,
Но я простился с землею родной,
И показалось мне: детство осталось
В крае отцовском, покинутом мной.
Мне показалось, что, умный и взрослый,
Глупое детство оставил,
а сам
Туфли надел я, чарыки я сбросил
И зашагал по чужим городам.
Думал я: зрелостью детство сменилось.
Слышалось мне: грохоча на ходу,
С громом арба по дороге катилась,
Лента мелькала, и время кружилось,
Словно волчок на расчищенном льду.
Но, завершая четвертый десяток,
Взрослым не стал я, хоть стал я седым.
Я, как мальчишка, на радости падок,
Так же доверчив и так же раним.
Раньше я думал, что детство – лишь долька
Жизни людской.
Но, клянусь головой,
Жизнь человека – детство, и только,
С первого дня до черты роковой!