И кто-то в застолье промолвил:
«Споем!»
И тут, распахнув себя щедро,
Запели армяне о чем-то своем
Под шелест ливанского кедра.
А помнишь ливанца с крестом на груди,
Что в баре
за огненным зельем
Сидел с мусульманином Мухаммади,
И оба искрились весельем?
И речи вели на одном языке
О милой стране, что едина.
Бил колокол храма,
и невдалеке
Вновь слышался зов муэдзина.
«А помнишь, Чингиз?..» —
я воскликнуть не раз
Готов из былого Ливана.
Мы в дом Джамбулата пришли,
и в честь нас
Велел он зарезать барана.
И горных вершин серебрились снега,
И мирен был свод над горами.
Держал тогда власть, как быка за рога,
Страну возглавлявший Караме.
Сорвавшись, звезда отлетела во мрак,
И канула в вечность минута.
Убит Джамбулат — наш с тобою кунак,
И прежнего нету Бейрута.
Бывало, евреи с арабами в нем
Повздорят вдруг —
слово за слово,—
Но не прибегают к обмену огнем
И мирно соседствуют снова.
А ныне лик черен у белого дня
И слышится треск автоматов.
«Скажи, — палестинцы спросили меня, —
С тобой не приехал Айтматов?»
«Не смог в этот раз, — говорю я в ответ.—
Он пишет… Он на Иссык-Куле».
Вдруг вижу: седая,
молоденьких лет,
Выходит ливанка под пули.
И там, где в изломах дымится стена,
Войны уже не замечая,
Поет, обезумев от горя, она,
Убитого сына качая.
Над каждой строкой моей траур повис,
И здесь, где мы вместе бывали,
На сердце свое
я сегодня, Чингиз,
Беру твою долю печали.
Кому это выгодно? — ты рассуди.
Чьей дьявольской волею злою
Стреляет ливанец с крестом на груди
В ливанца, что венчан чалмою?
Кидаются в бой по сигналу ракет
Все стороны нынче упрямо,
Забыв, что Христа почитал Магомет
И не отвергал Авраама.
И если здесь пуля пробьет мою грудь
И будет смертельною рана,
Я знаю, Чингиз,
что направишь ты путь
Немедля в столицу Ливана.
А знаешь, вчера мне —
свидетель Бейрут —
Приснилось: на счастье, едины,
В обнимку по радуге дети идут
Израиля и Палестины.
* * *