* * *
Ты шептала не раз мне, моя дорогая:
«Береги себя, милый!» – но разве слуга я
Не тебе, а себе
С незакатного дня?
Разве в стужу могу я отдаться теплыни,
Если ты замерзаешь и в горским камине
Пред тобой в эту пору
Не видно огня?
Я далек от расчетливой жизненной прозы,
Потому подношу тебе красные розы,
Руки до крови вновь
О шипы исколов.
И любовную песнь, как молитву, слагая,
Не таю своей радости я, дорогая,
Не скрывая при этом
И горестных слов.
Тот мужчина не может мужчиной считаться,
Кто покою и неге готов предаваться
И подобен весь век
Шерстяному копью.
Подношу я любви тебе полную чару,
Будем пить эту чару с тобою на пару,
Выпей сладость ее,
А я горечь допью.
Ты мне шепчешь в тревоге: «Храни себя, милый!»
Но мужчине хранить себя – жребий постылый.
Непокою мужи
До кончины верны.
И любовь – первозданное чудо природы
Я храню бережливей, чем в юные годы,
Как во дни непогоды –
Огонь чабаны.
* * *
Нагорьем плеч не похваляйся, милый,
Легко согнув подкову, словно бровь,
Быка природа наделила силой,
А человека мужеством любовь.
И если вновь беру перо с рассвета
И с кунаком гуляю по ночам,
Клянусь: в подлунном царствии за это
Обязан я любви, а не врачам.
Любовь не петушиная забава,
Она нас поднимает в высоту.
Нам горек хлеб, когда уходит слава,
Любовь изменит – жить невмоготу.
Не все готовы к роковому часу,
Но я хотел бы умереть тогда,
Когда допью любви земную чашу,
Что мне поднес незримый тамада.