«Я — за Союз»

— Как Вы относитесь к литературным премиям, наградам, званиям? Почему Вы в этом году не поехали получать премию им. М. Шолохова? 
— Я в принципе хорошо отношусь к любым премиям и наградам. Приятно, когда поощряют всякий труд. Особенно поддерживаю литературные премии, так как их мало. Сам работал в комитете по присуждению Государственных премий, когда давали премии и звания лауреата за конкретные произведения. 
Но я не понимаю, хотя и сам народный поэт, когда звание народного получают по указам вышестоящих органов. Очень не люблю, когда автор подписывается «народный поэт». Дагестан занимает первое место по количеству народных поэтов как в России, так и во всем мире. Такого звания нет в России, нет во Франции, Италии, Англии, Грузии, Иране, Турции… Правда, Пушкина называют народным поэтом, но это звание дал ему народ. В начале это звание ввели из благих пожеланий. Сулейман Стальский, Гамзат Цадаса вышли из народа. Но когда сегодня профессиональные писатели с филологическим образованием, окончившие Литературный институт им. М. Горького становятся народными к юбилею — это антилитературно. Юбиляр приходит заранее — «не дадите ли мне звание?» Это надо остановить. Да и процедура представления на звание «народного» вызывает, мягко говоря, недоумение. Я считаю, что сегодня это звание унижает подлинных писателей. Поэт не бывает антинародным. Само понятие «поэт» — это уже великое звание. 
У меня много званий, но я недоумеваю, когда поэту дают звание Героя Социалистического Труда. Почему Герой Труда? Почему Герой Социалистического Труда? Когда я об этом спросил у Э. Межелайтиса, то он ответил, что звание ограждает нас от пуль завистников и недоброжелателей, направленных в нас. Не знаю, стоит ли давать звание ради этого. А других целей при награждении этим званием я не знаю. Хотя сам звание с удовольствием принял, не отказался и не откажусь. И сейчас от премии Шолохова не собираюсь отказываться, а не поехал получать только по состоянию здоровья. 
К сожалению, сегодня идет небывалая раздача званий. Как в Дагестане, так и в России. Если так будет продолжаться, то литература, наука станут массовым явлением, как спорт. А массовость противопоказана культуре, опасна для нее. Пушкина назвали «солнцем русской поэзии», но солнце — одно. Звание дают солисту, но не хористам.
У меня есть единственное звание, которым я горжусь; оно не учреждалось Верховным Советом. Это звание — звание сына Гамзата Цадасы. Это самое высокое звание — звание сына своего отца, своего народа. Я хочу быть достойным этого звания.
— Как Вы относитесь к тому, что о Вас пишут критики и литературоведы? Было время, когда читатели ожидали статьи Белинского о Пушкине с не меньшим нетерпением, чем произведения самого Пушкина — великий критик открывал читателю великого поэта, помогал его лучше, глубже понять, прочувствовать. Можно сказать, что Белинский понял Пушкина, но можно ли сказать, что Вы поняты критикой?
— Во-первых, я — не Пушкин. Может быть, потому и Белинского сейчас нет.
Я очень интересуюсь критикой, когда меня критикуют, а относился к ней в разное время по-разному. В юности, когда писали хвалебные статьи обо мне, я был благодарен критикам. Наверное, потому, что был тщеславным. Сегодня меня раздражает, когда говорят «гений» или что-то в этом роде. Я благодарен критикам, извиняюсь перед ними, что я и моя поэзия отняли у них время. Обо мне писали многие писатели, наши и зарубежные (Фадеев, Светлов, Твардовский и другие). Я разбалован критикой. Одно огорчает: это была кампанейщина. Писали обо мне или по поводу получения премии или к юбилейным датам. В таких случаях неизбежно преувеличение заслуг. С другой стороны, в последнее время я не был избалован премиями, но у меня вышли книги на русском языке («Колесо жизни», «О бурных днях Кавказа», «Полдневный жар» и другие), вышло на аварском языке собрание сочинений в восьми томах, однако, к моему удивлению, нет ни одной рецензии, ни одного отклика. Наверное, дагестанские критики ждут, когда московские критики откликнутся на выход книг. Критики сейчас в Дагестане вообще нет. Попробуй при всех званиях сейчас критиковать. Сегодня всех называют гениями, а гений — тот, кто каждый день с богом разговаривает. 
Особенно меня огорчает то, что книги о моем творчестве выходили на русском языке, даже на бенгальском, но вот на аварском — нет. Я жду аварского критика. В аварской поэзии есть национальное начало, а в аварской критике — нет. Надо бы критике анализировать книги на национальных языках, а уж потом эти книги переводить. А то получается, что еще не написал, а уже перевели. 
К сожалению, до сих пор нет точного, полного анализа отдельных стихотворений — есть много общих слов. Я люблю критику с серьезным анализом того или иного произведения, с разбором причин, почему у поэта были те или иные удачи и неудачи. И все же я благодарен таким критикам, как Камиль Султанов, Камал Абуков, Магомед-Загид Аминов, Сиражудин Хайбуллаев, Магомед-Расул и другие, которые первыми разбирали мои произведения.
— Сонеты Шекспира большинство читает и помнит в «приблизительных» переводах Маршака, ставших фактом русской литературы, а не в точных переводах Пастернака, почти подстрочниках. И тем не менее, Вам не приходила мысль опубликовать сборник своих стихотворений в собственном подстрочном переводе? 
— В подстрочнике было напечатано стихотворение «Моей внучке Шахри». Восемь переводчиков, каждый по-своему, перевели это стихотворение. Но мне говорили, что подстрочник — лучше. Когда я вижу плохой перевод, то возникает желание напечатать подстрочник. В прошлом мне предлагали напечатать книгу подстрочников, но сейчас даже переводы трудно издать.
Подстрочник — это проверка стиха на зрелость. По подстрочнику судить о поэте нельзя, но и без подстрочника тоже нельзя. Это не значит, что в поэзии есть то, что нельзя передать на другом языке. Здесь имеет значение разность культур, разность особенностей национального стиха, национальной поэтики. Русский стих — силлабо-тонический, а аварский — силлабический, в нем очень важную роль играет аллитерация, а вот рифмы — нет.
О Пастернаке Вы заметили правильно, но сонеты Шекспира я люблю в переводе Маршака. Помню, в ЦДЛ со сцены читали сонеты Шекспира, слушатели выкрикивали из зала номера сонетов и каждый сонет воспринимали как событие. 
— У Пастернака есть такие строки:

А какое, по-вашему, тысячелетье на дворе? (Я не случайно вспомнил Пастернака — у Вас с ним много общего в ощущении времени.)
— Пастернак имел ввиду не годы, а актуальность и гениальность поэзии.
Одни считают, что важно писать на злобу дня, а другие — для вечности. По-моему, все гениальное — актуально, а все актуальное должно быть гениально написано. Я за то, чтобы актуальность и гениальность сочетались. Если в мгно-вении поэт найдет приметы вечности, то он — гений. В маленькой капле отра-жается солнце.
Маяковский предпочитал поэзию факта, а Пастернак — поэзию вечности. Цветаева писала, что Маяковский на поверхности, а Пастернак — в глубине. Я полностью согласиться не могу, ибо у Маяковского, особенно в ранних стихах, есть глубина вечности. Пастернак ко мне пришел позже, чем Маяковский. Маяковского все изучали в школе, а о Пастернаке мне рассказывали в Литинституте мои сокурсники. Очень много рассказывал о нем Наум Коржавин.
Если обратиться к дагестанской поэзии, то Батырая и Махмуд — глубинные поэты, а Гамзат Цадаса откликался на современные ему события. Но каждый из них — гений.
— У цирковых борцов начала века существовало понятие «гамбургский счет» — на публике борцы поддавались друг другу (сегодня побеждал один, назавтра — другой), но раз в год они съезжались в Гамбург и там без зрителей в схватках определяли истинного победителя. В Союзе писателей Дагестана более ста членов. А сколько их по гамбургскому счету?
— У нас, писателей, это трудно, даже невозможно определить. В армии солдаты в шеренге рассчитываются на «первый-второй». У нас каждый считает себя первым. Наверное, это правильно. Гамбургский счет должны вести читатели.
Сейчас популярность писателя определяется не его книгами, не его талантом, а появлением на страницах газет, на радио, на телевидении. Такая популярность часто бывает хорошо организованной. Когда меня показали по телевидению — позвонило более ста человек, а когда вышла моя новая книга — телефон молчал. 
Вспоминаются строки Бориса Пастернака:

У нас много таких, которые стали притчей на устах у всех, ничего не знача. Истинный поэт совершает свой подвиг в тишине, в одиночестве.
Что же касается гамбургского счета, то я могу назвать Батырая, Махмуда, Щазу из Куркли, Гамзата Цадаса. Из современников — Рашида Рашидова, Бадави Рамазанова с его стихотворением «Девушка, разбившая кувшин», Ханби-че Хаметову с ее сонетами, Шарипа Альбериева. Есть надежда на Арбена Кар-дашева, Магомеда Ахмедова. У меня с ними нет личной дружбы, но не отметить их я не могу. 
Если по большому счету — мы маленькие поэты, по среднему — средние, по маленькому счету — большие поэты. Есть стрельба разного прицела. Так вот, у нас поэтов дальнего прицела — 5—6 человек, среднего прицела — 20-30 человек, а маленького — все остальные.