На меня в мерцанье света,
Словно с лунной вышины,
Два ожившие портрета
Смотрят в доме со стены.
На одном – и честь, и слава,
На другом – сердечный рок.
На одном – пророк ислама,
На другом – любви пророк.
На меня глядят сквозь дали:
Первый – с рыжей бородой,
При клинке дамасской стали
И с пандуром – молодой.
С детских лет благоговеть я
Пред обоими привык.
Между ними – полстолетья,
И один у них язык.
Был небесною самою
Волей, памятной горам,
Венчан белою чалмою
К битвам призванный имам.
Не одна над сердцем рана,
Но, лихой, он среди скал
За свободу Дагестана
Четверть века воевал.
А второй в краю высоком,
Весь – искрящийся кремень,
Слыл окрест любви пророком
В шапке, сбитой набекрень.
Обещать со слов Корана
Горцам, кто падет в бою,
Мог владыка Дагестана
Наслаждения в раю.
А Махмуд, к чему лукавить,
Пел, ценя земную явь:
«Можешь рай себе оставить –
Мне любимую оставь».
Прикоснулся к веткам сонным
Ветер, листья шевеля,
И с почтением врожденным
Я спросил у Шамиля:
«Моего, имам, вопроса
Не кори и дай ответ:
Ты с певцом из Кахаб-Росо
Рад соседству или нет?
Своему отцу не ты ли
Пригрозил, душой скорбя:
«Если будешь льнуть к бутыли,
То зарежу я себя»?
И не ты ль в Гимры когда-то
Смог жестоко настоять,
Как поборник шариата,
Чтоб не пела песен мать?
Тем, кто пел, грозил ты адом,
Запрещал стихи писать.
Как же ты с Махмудом рядом
Можешь нынче пребывать?
Ведь в тебе Мисры, и Шама,
И Аравии сыны
Непреклонного имама
Видят с памятной войны?
Был Махмуд из Кахаб-Росо
В прегрешениях упрям,
С обнаженного утеса
Пел он страсть свою к Марьям,