Как с ясного неба свалившийся вдруг,
Здоровья последнюю цену
Недуг
Дает, не прибегнув к безмену.
– Эй, сколько ты стоишь, вчерашний вещун,
Что рьяно
Глаголил с высоких трибун?
– Не стою теперь ни тумана!
Ложь Истине шепчет: что хочешь проси,
Но только за это
Язык прикуси –
И в золото будешь одета!
Уродство беснуется с пеной у рта:
– Последнюю цену
Скажи, Красота!
– А сколько с меня за измену?
Спросила папаха:
– Скажи, голова,
Цена тебе красная впрямь
Какова?
– Узнаешь! Сперва дай надену!
И красную цену лихой голове
Узнала папаха,
Оставшись в траве
На поле кровавом, как плаха.
* * *
Сторговать бы песню на базаре,
Заплатив лишь стоимость чернил,
Но опять я,
будучи в ударе,
Взял пандур и песню сочинил.
Видно, делать это мне не внове,
И, клянусь,
не ягода кизил,
А зарделась в слове капля крови,
Словно взял и сердце прострелил.
Легче было б общего напева
На базаре песню сторговать,
А не лазить самому на небо,
Тайных слез в ночи не проливать.
Я страдал, но обреченно кто-то
Произносит, глядючи во тьму:
– Ты пиши, когда тебе охота,
Только, верь, все это ни к чему.
Устарели вздохи на скамейке,
Глянь: на ней играют в домино.
Что стихи, брат, если ни копейки
Жизнь не стоит. То-то и оно!
С той поры, как предок на верблюде
Путь через пустыню проложил,
Много сказок выдумали люди,
А кончалось все на дне могил.
Землепашец, государь и нукер
Уходили.
Не сочтешь могил.
Ты пиши, пиши, но знай, что флюгер
Многих правдолюбцев пережил.
Если лет неодолима память,
Велика ль цена горючих слез?
Память, говоришь? Какая память?
Бабий Яр травой уже зарос.
Жизнелюбы, напрягаем силы,
Словно на последнем берегу.
И, как волны, множатся могилы,
Замерев безмолвно на бегу.
Утверждал один, что смерти нету,
Искушал лукавицу судьбу
И не знал, что близкой смерти мету
Носит сам на безрассудном лбу.