Стал бледнее ковыля
Удалой Ахбердилав:
«Как наибу Шамиля
Говоришь такое ты?
Знай, бесчестен твой упрек,
Саблю десять дней назад
Я с десницею отсек,
Взмывшую над Батако.
Виноват он, что сказать,
О тебе не пожалел,
Нож всадив по рукоять
В горло собственной любви.
И меня ты не кори, –
Простонал Ахбердилав,
Чьи, казалось, газыри
Опустели на груди.
Эй, возница, –
крикнул он, –
Не поедешь дальше ты.
Разверни-ка фаэтон
И гони коней в Шатой!
Стой!
Не все еще сказал
Я невесте Батако. –
И пред ней рванул кинжал
Он из кожаных ножон.
Я пред другом виноват
В том, что родинки твоей
Смел коснуться, Маликат,
На шафрановой щеке».
И кинжалом на руке
Разом палец он отсек,
Прикасавшийся к щеке
Нареченной Батако.
И сдержать чеченка вздох
Не сумела, увидав,
Как вдруг стала четырех-
Палою его рука...
И когда женил Шатой
Батако и Маликат,
Тамадой на свадьбе той
Был лихой Ахбердилав.
Эпилог
Если бы мужчины гор
К дружбе, чести и любви
Относились до сих пор
Как наиб Ахбердилав,
У иных, верней всего,
Как предполагаю я,
На руках ни одного
Пальца не было б теперь…
Эту повесть в вышине,
Посреди святых могил,
Мне поведали в Чечне,
Там, где похоронен был
Магома Ахбердилав.