– Да кому?
– Кому же, кроме
Сына? – Сыну своему –
Лишь ему – Кази Магоме –
Отдает имам чалму.
Разве звание имама
Он чужому передаст?!
Он – Шамиль – премудрый самый
И на хитрости горазд.
Все сомненья – лишь для вида.
Для отвода глаз вся речь.
Дай совет – его мюриды
Головы нам снимут с плеч...
Говорит хитрец и слева
Подъезжает по тропе...
Побелел наиб от гнева:
– Не довольно ли тебе?!
Хватит! Мы потолковали,
Там, внизу – аул Анди.
Мы стоим на перевале.
Дальше нам не по пути!
Говорить привык я прямо.
Знают небо и земля:
Нет у нас, в горах, имама
Справедливей Шамиля.
Если ж гром нежданный грянет
(Все же – смертен человек!),
То имамом новым станет
Тот, кто впрямь достойней всех!
IV
И двое расстались.
Спустился в аул
Наиб по тропинке знакомой.
И, буркой накрывшись, спокойно заснул
Под кровлей кунацкого дома.
Покуда покоился он в тишине
Под буркой индийской косматой,
Попутчик его на удалом коне
Опять устремился куда-то.
Обратно в Дарго он спешит неспроста,
Он хлещет коня, не жалея.
Ременною плетью стучит в ворота:
– К имаму пустите скорее!
– Чего тебе надо? – донесся вопрос.–
Что там у тебя приключилось?
– Желанную весть я с собою привез.
Не медлите! Сделайте милость!
Открыли ворота... И входит хитрец.
Шаги его подлые слышу...
...Все это рассказывал в детстве отец,
Под теплой овчиной – на крыше.
Подробно рассказывал, так, будто сам
В ту пору в Дарго побывал он...
...Сидит на подушке могучий имам,
Вокруг него – книги навалом.
Сидит, возвышается он, как всегда,
Фигурой своею прямою.
Сам – снега белей. А его борода
Окрашена огненной хною.
Там сабля – гурда. У нее на клинке
Слова, что душа не забудет:
«Кто в бой устремился со мною в руке,
Того не тревожит, что будет...»
Пришелец, согнувшись дугой, говорит:
– Отец наш, пророком избранный!
Не гневайся, мудрый, что жалкий мюрид
Тебя потревожил столь рано!