Когда б под радостные крики
Ваш суд бы совершился скор,
Позор бы пал на вас великий,
В горах неслыханный позор.
Да если б и сорвать папаху
С моей отпетой головы,
Потом последнюю рубаху
Неволей отдали бы вы.
Нас, гидатлинцев, так учили,
Что каждый долг отдачей свят.
Не прав я разве? Что молчите,
Кази-кумухский джамаат!
XII
Когда кумухцы спорить станут,
То горячатся, как в бою.
Одни к себе веревку тянут,
Другие в сторону свою.
Но хан взъярился, зол и страшен,
Спор прекратил рывком руки.
– Хочу услышать самых старших,
Пусть слово скажут старики.
Пускай подумают без шума,
Чай, набрались ума, пожив –
И погрузились старцы в думу,
На палки руки положив.
Усердно думают, степенно,
Не поднимая головы.
Хан вопрошает в нетерпенье:
– Ну, говорите! Что же вы?
Но отвечает самый белый
И с бородой по всей груди:
– Нет, хан, постой... Такое дело...
Еще немного подожди.
Сидят не мудрствуют, не спорят,
Не тараторят всей гурьбой,
То кверху на небо посмотрят,
То в землю прямо под собой.
Как будто слушают, как травы
Растут и вянут на земле,
Как облака плывут, курчавы,
Как тучи копятся во мгле.
Река грохочет в жестком ложе,
И ей внимают старики.
Им это все доступно тоже,
Понятен им язык реки.
Кругом задумались утесы,
Примолкли скалы, словно ждут
Они решения вопроса,
Что наконец решится тут.
А на дорожном повороте
И от аула в стороне
Надгробья каменные вроде
Насторожились в тишине.
Они застыли в напряженье,
Все, как один, сюда глядят,
Как будто тоже ждут решенья,
Что скажет горский джамаат.
Кто год назад в жилище тесном,
Кто три столетья погребен,
Им вековая честь известна,
Они свидетели времен.
Все было отдано свободе,
Смешны мольбы, кровавы дни.
Но все же кажется сегодня,
Что милосердья ждут они.
Молчат деревья в хороводе.
Молчит, задумавшись, гора.
И все, что мудрого в природе,
Как будто тоже ждет добра.