А стан ее тонок, как будто
У стройных черкесских невест.
А косы такие, что трудно
В один описать их присест.
Когда я на Асины косы
Гляжу, то, поверьте, друзья,
Мне кажется, будто с утеса
Два черных сбегают ручья.
Их утром, бывало, в ауле
Она расплетет у окна,
И словно полночного тюля
Окно заслоняет волна.
Всю жизнь бы, до смерти хотелось
Мне петь о глазах Асият.
В них робость, и нежность, и смелость.
Сражает сердца ее взгляд.
С днем каждым в горах хорошея,
Красавицей стала она.
И грудь, и улыбка, и шея
Достойны, клянусь, полотна.
О бедный фотограф, как многим,
Тебе не везет по сей день!
Ведь ты аппаратом треногим
Лишь снял ее облика тень.
* * *
С ветвей утомившихся свесясь,
Пылают хурма и кизил.
Богатства созревшего месяц —
В права свои август вступил.
И, схожий с зеленой подушкой,
Забытой на старом ковре,
Стог сена с широкой макушкой
Сверкает росой на заре.
Птенцы повзрослели и круто
Взвиваются в небо, парят…
И вызов из пединститута
По почте пришел к Асият.
В надежде она и тревоге,
В сомненьях она и тоске,
У края Хунзахской дороги
Стоит с чемоданом в руке.
Никто ее не провожает,
Стоит у дороги одна.
И руку опять поднимает,
Завидев машину, она.
И вскоре, сжимая баранку,
Ей крикнул водитель: «Садись!
Пешком ты ходила, горянка,
И так уже целую жизнь!»
И скрылась с певучим сигналом,
Вздымая по ветру дымок,
Полуторка за перевалом —
Царица районных дорог.
И в сторону горской столицы
Отправились вслед Асият
Поля невысокой пшеницы,
Гривастый, как лев, водопад.
Сердечные песни Махмуда,
И отчего дома порог,
И гребень вершины, откуда
Срывается шумный поток.
Проклятье отца дорогого,
Кинжала его лезвие,
И матери горькое слово,
И тайные слезы ее.
Читатель, с судьбою не споря,
И мы, оглянувшись назад,
Последуем на берег моря
За нашей с тобой Асият.